ж-л «Аполлон», январь 1916 г. №1

 

ТРУДЫ ВСЕРОССИЙСКОГО СЪЕЗДА ХУДОЖНИКОВ В ПЕТРОГРАДЕ.

                                            Декабрь 1911 – январь 1912

                               

 

Со дней Съезда прошло уж четыре года – срок для нашей памяти об нем столь значительный, что мы едва ли не забыли бы неслыханную затею русских художников -      в с е р о с с и й с к о е    объединение» *), не появись в свет внушительное напоминание в виде трех томов in folio  «Трудов». Пожалуй, одно только сохранилось в памяти, что Съезд этот  «не удался», не оправдал надежд одних, подтвердил угрюмые пророчества  

других, что у многих об нем осталось только досадливое воспоминание, как о бесполезном споре, где одновременно, не слушая друг друга, кричали несколько голосов. Однако теперь перед нами запись всех докладов и дебатов, и мы можем легко проверить, насколько верны были те, первоначальные впечатления.

Действительно, задания Съезда были грандиозны и необычны: предполагалось «привлечь в с ю   н а л и ч н о с т ь    х у д о ж е с т в е н н ы х   д е я т е л е й   г о с у д а р с т в а    к       у ч а с т и ю    в   С ъ е з д е    и объединить их на Съезде  в   д р у ж н о й    р а б о т е    п о   о п р е д е л е н н о й    п р о г р а м м е».**) Поистине, предпринимался какой-то новый Стоглавый собор, который в несколько дней предполагал решить все наболевшие вопросы русской художественной жизни  и   о б ъ е д и н и т ь  в    р а б о т е   п о    е д и н о й                п р о г р а м м е    в с е   н а ш и    х у д о ж е с т в е н н ы е    с и л ы. Реальными итогами Съезда были – многочисленные и разнообразнейшие    х о д а т а й с т в а    во всевозможные министерства и учреждения, куда они усердно подавались и где они принимались и...

 

О чем только не нашли необходимым и своевременным просить участники Съезда! И о том, чтобы в общеобразовательной школе, кроме рисования, были обязательны и лепка, и черчение, и иллюстрирование, и упражнение в составлении декоративных украшений, и обширнейший курс по всемирной истории искусств... И о том, чтобы при художественных школах были учреждены специальные технические станции-студии... И об учреждении при Академии Художеств отдела исторической и религиозной живописи... И, наконец,  (ходатайство, на мой взгляд, наиболее типичное), об организации нового художественного журнала, с обоснованием этого последнего ходатайства необходимостью  «строгой и честной критики», со скромным указанием, что таковая  с т р о г а я   и   ч е с т н а я  критика народится, если редакционному комитету будет дана от правительства ежегодная субсидия в 20.000 рублей (?!)

Из всех семи отделов Съезда самым скромным оказался  п е р в ы й  («Вопросы эстетики и истории искусств»), который не возбудил ровно никаких ходатайств. Может быть, это произошло потому, что в нем затрагивались вопросы, менее связанные с нуждами   д н я,  а  может быть, и потому, что руководители его оказались людьми наиболее чуждыми той  «маниловщины», которой  (как справедливо отметил А.Н.Бенуа в своей речи «Чем могла бы быть Академия Художества в настоящее время»***, оказалось преисполненным большинство Съезда.

Однако, удался или не удался Съезд, - это является, в конце концов, делом вкуса каждого, да кроме того делом прошлым, а потому мало кого затрагивающим. Иное, если мы взглянем на тот же Съезд с исторической точки зрения; тогда наиболее существенный результат его – «Труды Съезда» - покажется нам высокоценным, даже незаменимым исторически, ч е л о в е ч е с к и м    д о к у м е н т о м. По  «Трудам» легко и вряд ли очень ошибочно можно составить себе представление о степени и составе русской художественной культуры самого недавнего нашего прошлого. И, в сущности, разве не в этом   п о к а з а т е л ь н о м   значении – наиболее дорогой и нужный смысл таких съездов? Правда, данный Съезд несравненно выиграл бы в определенности и значительности, если бы главное ударение падало не на ходатайства и грандиозные перспективы в будущем, а на изложение наблюдений и трудов, уже  о с у щ е с т в л е н н ы х   (хотя бы и в скромных размерах) в прошлом, но о таком   т р у д о в о м    Съезде художников мы пока можем только мечтать...

Прежде всего о    с о с т а в е    Съезда: его более или менее определенно можно разбить на  ч е т ы р е    очень неравных по своей численности группы. На кучку художников – представителей передовых и культурных течений русского искусства, на деятелей прикладного искусства (сюда же я отношу педагогов), на людей художественной науки и, наконец, последнюю группу составляла та многолюдная и темная художественная масса, которая слушала и аплодировала всем, говорящим более или менее горячо, и Репину, и Бенуа, и кн. Волконскому, и Райляну, которая явилась как бы   ц е м е н т о м  Съезда, которая своей поразительной неустойчивостью, непоследовательностью, а зачастую и прямым невежеством, придала Съезду его наиболее впечатлевшуюся в памяти особенность, каковую мы определили бы достаточно точно, назвав    п о л н е й ш е й           р а з н о г о л о с и ц е й.

Съезд начался очень характерно – апофеозом Репину, который устроили съехавшиеся со всех концов России его провинциальные почитатели***). В благодарность за это   Р е п и н    одарил Съезд несколькими своими речами, как всегда изумительными, выражаясь деликатно, по неожиданности с одного предмета на другой и со многими автобиографическими подробностями; так, например, мы узнали, что у него некогда  «сюртук был до того запачкан красками, что негде было курочке клюнуть» (П, 4)  или, что он Невский проспект увидел только девятнадцати лет» (П,89). Конечно, правильность всего этого он подтверждал по своему обыкновению многократными ссылками на Микеланджело и Данте, на Гомера и Шаляпина, даже на Царя Давида (1,ХУ). Но я думаю, что всем известен репинский метод изложения, и не в нем беда. Беда была в том, что маститый профессор живописи счел уместным в первой же своей речи, о т к р ы в а ю щ ей  Съезд, бросить грубое слово в лицо одной из наших художественных групп на том же Съезде: он назвал ее «несуразно-дикой средой». А еще хуже было то, что этот крайне бестактный выпад был принят участниками Съезда, как нечто само собою понятное, чуть ли не д о л ж н о е.

 

Конечно, такая бестактность уже   в с е г о   Съезда должна была вызвать страстность и с другой стороны, со стороны оскорбленных.  Б и л и б и н (11,106) произнес целую апологию «декадентству», а в заключение высказал, что  «Мир Искусства» - это великая революция русского искусства, завершившаяся победой нового». Однако эта новая крайность – аналогичная крайности Репина – вызвала много протестов. Но почему их не было при выпаде Репина? Сейчас безразлично, кто был более прав, Репин или Билибин, но этот случай ясно указывает, на чьей стороне была тогда   с и л а, - на стороне большинства Съезда.

Горячая и вместе искусно обдуманная речь  Б е н у а (Ш,95) заворожила на миг наивную и плохо разбирающуюся в тонкостях диалектики массу Съезда, его   ц е м е н т, но реальным плодом этой речи была только как бы манифестация  «мир-искусников» на Съезде. Бенуа был поднесен адрес, покрытый 17-ю подписями! Этот адрес лишь подчеркнул численную ничтожность единомышленников Бенуа рядом с общей   громадой   Съезда.

Наконец, некий г. М а л ы ш е в, уже перенесший на Съезде приемы бульвара, указал (Ш, 68), что «беззастенчивость представителей нового течения перешла все границы». И такого-то рода доклад, прочитанный на   О б щ е м   с о б р а н и и   не только не вызвал протестов, но наоборот – с о ч у в с т в и е, или, как выражаются гг составители «Трудов», - « был прослушан с большим интересом.»

Итак, позиция Съезда – в п о л н е    о п р е д е л е н н а я; нам оставалось только спокойно отложить  «Труды», улыбнувшись на такой, более чем наивный способ  «объединять»  русских художественных деятелей. Однако, несмотря на изобилие грубых эпизодов, как сентенция Репина, как проект журнала, как выпады Малышева или Верхотурова, как реплика Кравченка после доклада кн. Волконского, что  «мы не можем, наголодавшись, говорить здесь о ритмах, театре, музыке» (1, 12), как трагикомичные выступления Райляна, который требовал ограничения времени для речей (1,119), дабы в первую голову был прослушан тот доклад, «с которым приехал каждый из нас, который у каждого на душе», а именно  «об учреждении Всероссийского союза русских художников на экономической почве», а сам между тем ухитрился   о п о з д а т ь  на этот доклад (гр. Сюзора) и явиться, когда уже начались прения, однако, повторяю, несмотря на эти безрадостные впечатления, мы не оставляем нашего исследования  «Трудов», и вот почему.

Съезд   о т к р ы в а л с я   не только одним Репиным, но были произнесены и другие речи. И вот в  о д н о м     из приветствий мы находим такое определение задач и смысла Съезда: «Он собрался тогда, когда в мире художников произошла неимоверная по своему разнообразию дифференциация, расслоение, н е п р а в и л ь н о   объясненное, как                п о л н о е    о т с у т с т в и е    д и с ц и п л и н ы... Он собрался тогда, когда кажется, будто бы утерян общий ход и темп в движении вперед русского искусства»... И наконец – когда в русском общественном сознании как будто наступает более уравновешенное отношение к новым художественным переживаниям, и вот кажется, б л и з к о  время              в з а и м н о г о    п о н и м а н и я    и    д о в е р и я» (1,ХУП). Это говорилось на Съезде представителем группы, совершенно новой, и на первом московском съезде, т.е. восемнадцать лет тому назад   н е с л ы х а н н о й – представителем русской художественной науки – А й н а л о в ы м. Эти слова, осторожно, но точно наметившие подлинно-историческую задачу, которую   н у ж н о    было решить Съезду, потом потонули, распылились в партийных распрях участников Съезда, но тем более ясно их значение теперь – в историческом отдалении. На безрадостно тяжелом, типично и привычно русском фоне неурядиц, фанатичной партийности и верующего в себя невежества, стал слышаться новый голос, голос твердый точностью своего знания и обширностью кругозоров, - и вот что неслыханно – этот голос оказался в полном контакте с наиболее молодыми движениями русского творчества. Именно в отделе, посвященном истории и науке искусств, новые проблемы художественного творчества нашли достойный прием и внимательного слушателя. Здесь не было вынесено ни одного ходатайства, но зато здесь, и     е д и н с т в е н н о   з д е с ь, делалась попытка осуществить то, что явилось поводом для созыва Съезда и что в самом деле было его               п о д л и н н ы м,   ж и з н е н н ы м   д е л о м – найти язык, общий для всего русского искусства, объединить русское искусство на основах   в з а и м н о г о    д о в е р и я     и          п о н и м а н и я.

И вот, что еще примечательно! Горячий оптимизм и безудержная вера в близкое светлое будущее, столь обычные и столь естественные в новых и молодых движениях, оказались чуть ли не в большей мере присущи нашей художественной науке. Если Годлевский в своей речи  «Душа искусства» (1,19) высказывал очень смутные познания в художественной науке (так, названный оратор ставит на одну доску Рафаэля и Мурильо, считает Корреджо представителем художественного синтеза, а Рубенса – анализа) пророчествует, что – «мы чувствуем, как зарождаются и крепнут великие надежды, как пробуждается могучее религиозное и художественное движение»; если   К у л ь б и н  (1,40) высказывает в заключение  своей изрядно сумбурной речи уверенность, что  «в нашу великую эпоху искусство дает нечто великое. Предвижу расцвет искусства в нашем отечестве»; если  К а н д и н с к и й    говорит (1,60), что  «нынче день такой свободы, какая возможна лишь в зачинающейся великой эпохе», то так же убежденно призывает нас к большей вере в себя и Айналов: «мощный и широкий захват и та особенная решимость и дерзость, та истинно горячая и нежная любовь к новым откровениям русского художника говорят о величии будущего!» (1,6)

Итак, если, с одной стороны, Съезд широко развернул перед нами тягостную и привычную картину нашего российского мракобесия, то с другой стороны, он же дал нам неожиданное и радостное наблюдение. Слова  «Вступления» (1,Ш), что  «в объединении разрозненных художественных сил и заключается весь смысл минувшего Всероссийского Съезда», уже не кажутся нам решительно пустыми, не оправданными делом словами. Действительно,  о б ъ е д и н е н и е    произошло, или, вернее,  н а ч а л о с ь, но не там, где мы привыкли его ждать, не среди тех, кого мы привыкли слушать и слушали на Съезде, и шум и распри которых заслонил от нас то, что ясно видно стало нам только теперь.  О б ъ е д и н е н и е    н а ч а л о с ь, и, действительно, среди наиболее живых сил Съезда, среди тех сил, которым действительно принадлежит будущая слава нашего искусства, в среде совершенно   н о в о й   в русской жизни – представителей художественной науки и молодых течений русской живописи. Здесь, как оказывается, сумели сделать первые драгоценные шаги ко взаимному пониманию и доверию, здесь же были положены первые камни к будущему, уже действительно объединенному и трудовому Съезду художественных деятелей... И что же... Этого, пожалуй, достаточно, чтобы согласиться и нам с заключительным словом  «Вступления» и поверить, что Труды настоящего Художественного Съезда не пройдут бесследно в истории русского искусства».

                  Вс.Дм.