Всеволод
Дмитриев
художественный
критик
1889-1919

 Сборник "РУССКАЯ ИКОНА" № 1, СПБ 1914: 

 

 

П.Муратов Эпохи древнерусской иконописи Н.М.Щекотов. Некоторые черты стиля русских икон ХУ века.Июль – Сентябрь. П.М у р а т о в.Иконопись при первом царе из дома Романовых. «София» М.1914.Январь: Н.М Щекотов. Древнерусское шитье. (СТАРЫЕ ГОДЫ. СПБ, 1913 . Апрель. )

 

Очерк П.Муратова  «Эпохи древнерусской иконописи»  является опытом характеристики главнейших черт и эпох иконописания. Совпадая в существенной своей части с делениями и определениями, намеченными Н.В.Покровским  (Очерки памятников христ. иконографии. СПБ.1894г.),  этот опыт разнится в эстетической оценке эпох. Так, Н.Покровский, называя древнейшую эпоху   н о в г о р о д с к о й,  характеризует ее  «строгостью тонов, некоторой угловатостью форм, простотой замысла...».  Следующий период, захватывающий века ХУ1 и ХУП, ученый признает  «эпохой   в ы с ш е г о   р а з в и т и я    русского искусства на началах самобытных. Наконец,  «третья эпоха -  п е р е х о д н а я – обнимает конец ХУП в. и начало ХУШ в.».   Оставляя эти деления в неприкосновенности, П.Муратов существенно изменяет их эпитеты: высший расцвет – новгородская эпоха  «живописная»; начало упадка – московская   «графичная»  и наконец третий период -  «полный упадок столь прекрасного некогда искусства иконописи».

Правда, названный автор пробует выделить из новгородского периода   д о- м о н г о л ь с к и й     и определяет века Х1 – ХШ, как  «иконопись в духе широкого слабо подкрашенного рисунка, очень близкого к тому пониманию живописи, которое мы встречаем в византийских фресках Х1 – ХШ столетий» (стр. 33).  Такое свое заключение П.Муратов основывает на недавно очищенной иконе Смоленской Божией Матери из собрания С.П.Рябушинского. Но, конечно, - мы думаем, что с этим согласится и сам автор, - для признания такого определения исторически верным одной-двух икон слишком мало... Тем более, что несколькими строками ниже П.Муратов как бы вычеркивает эту свою догадку и уже вполне присоединяется к определию Н. .Покровским новгородского периода как  «древнейшего»: «Стиль иконописи вырабатывается в Х1У столетии. Он был  н а с т о я щ е й    э п о х о й   п р о и с х о ж д е н и я    для всей русской живописи» (стр.33).

Мы указали на решительное расхождение в оценках отдельных периодов иконописи между Н.Покровским и П.Муратовым, но все же мы никак не можем согласиться со словами последнего, что: «эпоха расцвета русской иконописи определяется не там, г д е    в и д е л и   е е    р а н ь ш е, не в ХУП и в ХУ1 веках, но в ХУ и даже Х1Увеке»...(стр.33). Дело в том, что указание на иконопись до ХУ1 века как на эпоху высшего развития иконописи совсем не является исключительным  «открытием»  наших дней. Сошлемся хотя бы на труд И.Сахарова  «Исследование о русском иконописании»  (СПБ 1850), где говорится: «В древности иконописание было в цветущем состоянии... П а д е н и е    с е г о    и с к у с с т в а  началось в ХУ1 веке.»

«Открытия»  действительно наших дней, вероятно, еще спрятаны в   д а л я х  б у д у щ е го , при теперешних первых шагах неизбежны, конечно, и повторения, и ошибки... Подход, который ставит П.Муратов в основу своего проникновения в древнерусское творчество, очень драгоценен сейчас, он дает необходимую свежесть и жизнь изучению, заставляет нас все глубже и глубже вглядываться в икону, как в создание прекрасного искусства, но... на нем же видишь всю чрезвычайную важность и другого подхода – чисто-исторического, представляющего только материал и научный его анализ; здесь сохраняется за нами   с в о б о д а    в ы б о р а, столь необходимая для действительно исчерпывающего познания древней живописи. Между тем, как некоторая предвзятость выводов является, кажется, неизбежным следствием эстетического  (в конце концов, продиктованного личным вкусом) подхода.

Другой очерк того же автора «Иконопись при первом царе из дома Романовых», приуроченный к трехсотлетнему юбилею Дома Романовых, представляет более подробное и документально обоснованное развитие последних страниц предыдущей статьи. Он очень важен уже указанными нами  «оживительными» особенностями эстетического подхода, но вместе с тем, не свободен и от его недостатков. Нам думается, что недостаток этот был бы   о б е з в р е ж е н    почти в полной мере, если бы автор оговаривал субъективность своего вывода, переходя от чисто-исторического исследования  (таковы, например, мастерские страницы, посвященные анализу связей и отличий школ Строгановской и Московской)  к гипотезе, которой он хочет связать всю историю иконописи. Утверждение, что  «московская иконопись была   н е с п о с о б н а    к    р а з в и т и ю   и л и     п е р е р о ж д е н и ю»  (стр.32), при данном состоянии отечественного иконоведения носит несомненный    г и п о т е т и ч е с к и й   характер, но это самим автором не отмечено.

Кстати, у второго писателя, которого нам следует коснуться в этой заметке, Н.М.Щекотова, мы как раз находим подтверждение наших слов о     н е д о с т а т о ч н о с т и   современного познания не только Х1У – ХУ веков, но и более знаемых и доступных ХУ1 – ХУП столетий. «Изумительная по рисунку и композиции плащаница княгини Ефросинии Старицкой. 1555 года, стоит   п о к а   особняком в ряду образцов шитья ХУ1 и ХУП веков, подобно   з а г а д о ч н о й – не существующей ныне – росписи Московского Благовещенского собора в ряду намятников древней живописи». (Древнерусское шитье, стр. 29).  Если единичные случаи еще не опровергают целиком мысль о «неспособности Московского периода к перерождению, то,  во всяком случае, своей  «загадочностью»  указывают, что не все нам ясно и в двух последних веках иконописания.

В очерке Н.Щекотова, только что нами цитированном, очень удавшимися нам показались первые страницы. Сжато, осторожно и вместе, с большой зоркостью названный автор намечает особенности византийского шитья – «искусства, переданного русскому художнику в полной зрелости и завершенности»; указывает меру преемства самой Византией черт античного стиля, совершенно справедливо, по нашему мнению, подчеркивая характерное стремление византийского искусства стать   и с к у с с т в о м         п л о с к о с т н ы м – несомненный показатель могучего влияния Востока, - особенно ясно сказавшееся в образцах византийского  «высокого шитья».

Удаче страниц, отданных русскому шитью, пожалуй, всего более помешало желание их автора во что бы то ни стало оставить лучшие образцы за чертой    з а р а н е е    о б р е ч е н н о г о ХУ1 века. Это внесло в оценки Н.Щекотова некоторое несоответствие. Так. величайшим памятником русского высокого шитья Н.Щекотовым признается  «Св. София»  конца ХУ века, но разбору это шитья названный автор посвящает 15 строчек, между тем, как разбору, и куда более воодушевленному, «Плащаницы 1545 года Московского Исторического Музея» и «Плащаницы княгини Ефросинии Старицкой 1555 года» -  ц е л ы е   с т р а н и ц ы.

В заметке  «Некоторые черты стиля русских икон ХУ века» Н.М.Щекотову удалось очень своеобразно осветить и истолковать одну из чарующих особенностей русской иконы – ее ритм и силуэтность, «молитвенное стояние иконной композиции» (стр. 41) . Хорош и подбор икон, иллюстрирующих заметку.

                Вс Дмитриев.